У женщин один принцип: любить нельзя использовать. А где ставить запятую — они сами решают (с)
Аавтор: Яся Белая
Бета: aniutе
Рейтинг: R
Пейринг: Сайлар/нжп (хотя правильнее, наверно, нжп/Сайлар)
Жанр: драма
Дисклаймер: все не мое — персонажи принадлежат Тиму Крингу и NBC, идея стащена из фильма «Неуязвимый», буквы любезно предоставлены алфавитом, автору же достаются работа по воплощению замысла, тапки и помидоры ))))
Тип: гет
Саммари: У меня — уникальная способность. Кто-то решил бы, что это — Божий Дар, а я считаю ее своим наказанием.
Комментарии: Действия разворачиваются после эпизода 03x24 «Я — Сайлар». Сайлар пытается доказать себе, что он все тот же, и снова выходит на охоту, только вот жертва ему попадется несколько странная. Альтернативная концовка третьего сезона.
Предупреждения: AU, OОC + больная фантазия автора
Размер: пока — миди *а там посмотрим
*Статус: не закончен
Я лёг на сгибе бытия,
На полдороге к бездне, —
И вся история моя —
История болезни.
Вы огорчаться не должны —
Для вас покой полезней, —
Ведь вся история страны —
История болезни.
У человечества всего —
То колики, то рези, —
И вся история его —
История болезни.
Живёт больное всё бодрей,
Всё злей и бесполезней —
И наслаждается своей
Историей болезни..."
Владимир ВЫСОЦКИЙ
«История болезни»
На полдороге к бездне, —
И вся история моя —
История болезни.
Вы огорчаться не должны —
Для вас покой полезней, —
Ведь вся история страны —
История болезни.
У человечества всего —
То колики, то рези, —
И вся история его —
История болезни.
Живёт больное всё бодрей,
Всё злей и бесполезней —
И наслаждается своей
Историей болезни..."
Владимир ВЫСОЦКИЙ
«История болезни»
Сам фик — в комментах
-
-
19.10.2009 в 10:51«Боль уже стала привычным моим состоянием. Я научилась не обращать на нее внимания, смирилась с ней», — вывела я на первой страничке своего дневника (да, я по совету своего психотерапевта решила завести дневник). Я вытянула руку с блокнотом вперед, чтобы полюбоваться на свое творение издалека: буквы в кои-то веки получились ровными и округлыми. Задумавшись, я начала грызть карандаш. Знаю, плохая привычка, но любимая.
Нет, у моей истории должно быть совсем другое начало. Пусть это и повесть о болезни, все равно. И я решительно зачеркнула написанное.
Ветер одобрил мои действия: вздохнув, он бросил мне в лицо тюлевую занавесь и несколько золотистых кленовых листьев. Проказник! Я улыбнулась и смахнула эти «послания осени» на пол, где их уже набралось на целый ковер. Я не спешила их убирать. Ведь это так здорово — ходить по мансарде, шурша листовой. Будто в парке гуляешь…
— Джейн, Дженифер.
Это мама. Она не любит, когда я поднимаюсь в мансарду, она вообще не любит, когда я хожу по лестницам. И у нее на то есть причина. Я ведь хрустальная. Ну, не в буквальном смысле, конечно. Нет, у меня есть мышцы и кости… Хотя последних лучше бы не было. Какой от них прок, если они все время ломаются? Повышенная хрупкость: хрусть — и пополам.
— Дженифер Мадлен Уоккер спускайся немедленно!
О, это уже серьезно! Сейчас мне влетит. Поэтому спускаться и впрямь лучше быстро: мама не любит ждать.
Когда я хожу, стараюсь идти быстро-быстро, на пальчиках, едва касаясь пола. Чтобы … перебежать боль. Ибо стоит сделать шаг — и тысячи игл впиваются в стопу, пронзают до самой кости. Поэтому надо торопиться. Чем быстрее доберешься до стула или дивана, тем быстрее сможешь, наконец, перевести дыхание. За эти мои мелкие перебежки мама и ее друзья (своих-то у меня нет) зовут меня Русалочкой.
Я поднялась, бросила взгляд на тахту, где остался лежать мой дневник с единственной, да и то зачеркнутой, фразой, улыбнулась ветру, который все о чем-то грустно вздыхал. И, прошуршав устилавшей пол кленовой листвой, добежала до двери и... остановилась. По лестнице быстро — нельзя. Нога может соскользнуть и тогда… Костей не соберешь — это про меня, в буквальном смысле.
Пятьдесят четыре ступеньки вниз — пятьдесят четыре шага по раскаленным углям. Я закусила губу (они у меня, поэтому, всегда жесткие) и начала спуск. Да, именно так, как у альпиниста, — подъем-спуск. Только без страховки…
Мама затаила дыханье. Я видела, что она колеблется: то ли бежать поддерживать меня, то ли дать мне спуститься самой, не мешать, не отвлекать… Выбрала последнее… Правильно…
Тридцать пять… Тридцать четыре… Уже больше половины пути… Капля пота скатилась по виску, скользнула по шее и затекла за воротник… Брр… И руки влажные. Плохо. Скользят по перилам…
Двадцать один … Двадцать… Девятнадцать… Мой обратный отсчет… С того дня, когда десять лет назад у меня появилась способность — кто-то назвал бы ее Божьим Даром, а я считаю наказанием — часы моей жизни словно повернули вспять… Начался обратный отчет до смерти… Судьба медлила, ухмылялась, и каждый день будто повисал в воздухе, не желая уходить… Растягивая мою боль…
Десять… Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять… Я хорошо считаю в таком порядке. Привыкла…
Четыре… Три… Два… Один… И быстро-быстро — к маме… У нее уже давно прошло всякое зло. Сейчас она прижала меня к себе крепко-крепко, расплакалась, повторяя только одно: «За что?».
Мама… Как же тебе больно…
Я взяла в ладони ее лицо, посмотрела в глаза — темно-серые, как мокрый асфальт (у меня тоже такие, когда расширенные от боли зрачки не делают их черными) — и прошептала:
— Ну что ты? Не плачь… Я с тобой… Сейчас… Сейчас тебе станет хорошо…
И ее боль перетекла в меня. Ничего. Я уже привыкла. А мама? Ей надо быть сильной. Ведь она у меня одна — отец ушел от нас в тот день, когда врачи, разводя руками, сказали, что не знают, что со мной, что, скорее всего у меня остеосаркома (медики любят находить у больных рак, это у них мода такая, что ли), и что вся моя жизнь отныне будет только в больницах. Папа просто не выдержал. Я его не сужу. Зато маме пришлось увидеть меня разной: в гипсе едва ли не с ног до головы, в железном корсете, облысевшей после пятого облучения (ах да, опухоли костей у меня так и не нашли, но все равно провели полные курсы химиотерапии и облучения).
Мама, мамочка… Сейчас тебе станет лучше… Ты не должна терпеть… Это мое наказание… Я одна…
Она затихла, и мы вместе опустились на пол, на пушистый ковер… И стали тихо раскачиваться, убаюкивая друг друга… Наконец мама встрепенулась, чмокнула меня в щеку — меня, должно быть неприятно целовать, ведь кожа у меня сухая, желтая и прозрачная, как пергамент, — и сообщила:
— Миссис Минкл попросила меня подежурить за нее. У Салли сегодня день рождения… Ты понимаешь, я не могла отказать…
— Конечно, мамочка, — я пыталась улыбнуться, — беги, ты же знаешь, я буду умницей. И в мансарду — ни ногой, честное слово…
Морщинки на ее лице разгладились, и мама с облегчением вздохнула:
— Ну, вот и хорошо. Ужин на кухне. Не ешь лежа, ладно?
Я кивнула ей, она махнула рукой в знак прощания, взяла сумочку и ушла. Скоро я услышала, как она завела машину. Наверное, опять отъедет от дома, припаркуется где-нибудь и будет плакать. Мама все время так делает…
Я ведь чувствую боль других… На расстоянии. А если прикоснусь — могу забрать ее… Это, конечно, временное облегчение. Но ведь все зависит от интенсивности страдания: если оно несильное, то уже не вернется. Да уж, я прямо эксперт по боли.
Я не пью анальгетики. Зачем? Они мне все равно не помогают, а стать наркоманкой я не хочу. У меня свои методы борьбы с болью. Книги, например. И знаю точно — нет лучшего лекарства, чем хорошая книга. Да и лучшего друга, пожалуй, нет. И советчика тоже.
Я очень люблю читать. Книги необходимы мне, как бензин автомобилю; они — мое топливо. Помню в детстве, когда боль не была еще такой сильной, я могла ходить не только по дому... Я днями пропадала в библиотеке. (Она тут недалеко, всего за углом, но сейчас это для меня — космическое расстояние). Когда я входила в книгохранилище — а наш старый библиотекарь, увидев мою любовь к чтению, потакал мне и допускал в святая святых — я закрывала глаза и слушала шепот книг. Они звали меня, они выкрикивали свои аннотации, форсили глянцевыми обложками, бубнили что-то о современной молодежи, которая увязла в сети, а я слушала их и улыбалась. Это был чудесный мир, совершенно волшебный, где можно достать до звезд, встреть своего принца, где нет ничего невероятного… Настолько увлекательный, что я полностью пропадала в нем. И реальность, полная страданий и горя, уже не была так страшна…
Я подбежала к шкафу: сейчас выберу книгу и буду читать до маминого прихода (большая библиотека — это то единственное и бесценное сокровище, что осталось мне от отца). Итак, сегодня у нас «Звездный мальчик» Оскара Уайльда . Обожаю эту книгу, она о том, как трудно в этом мире быть особенным … Как это больно…
Я вытащила книгу, улеглась на живот прямо на ковре (еще одна плохая любимая привычка — читать лежа) и унеслась в прекрасно-печальный мир этой дивной сказки…
-
-
19.10.2009 в 10:51— Здравствуйте, вы ко мне?
Я отложила книгу и попыталась сесть. Да как-то неудачно: позвоночник пронзила резкая боль. Я поморщилась.
— А вы — Дженифер Уоккер? — он наклонил голову и продолжил, ухмыляясь, пялиться. Это начало раздражать.
— Ну а если и так, то что?
Он улыбнулся еще шире, в глазах мелькнуло торжество. Либо маньяк, либо безумец, либо то и другое вместе.
— Я особенный, как и вы, — ответил он на мои мысли. — У вас же есть способность… И у меня тоже, — голос у него красивый, обволакивающий, завораживающий, как и взгляд. — В вашем деле написано — она уникальна… Я заберу ее…
Точно сумасшедший! В каком еще деле? Стоп! Отдать способность! Да возможно ли это? Надежда настолько опьянила меня, что даже голова слегка закружилась…
— Вы, правда, это можете? — наверное, я смотрела на него, как на чудо света, потому что он как-то опешил.
— Могу что? — он был явно удивлен.
— Ну… способность забрать…
— Да, но для этого мне придется вас убить… Будет много крови…
— Тогда может лучше пойти в ванну, там легче будет все убрать… потом…
Он подавился заготовленными словами и теперь уже сам смотрел на меня как на безумную.
— Я ведь по-настоящему вас убью… Это больно…
Он словно пытался меня отговорить. Странный какой-то убийца.
— Вам что — нестрашно? — он спросил это почти с надеждой.
— Нет, — честно ответила я, — устала жить… Надоело страдать… Может так будет и лучше…
Он даже растерялся.
Я воспользовалась этим и продолжила:
— Только моя способность… Она очень ответственная… Вы готовы к этому?
— Ответственная, — задумчиво повторил он, а потом встряхнулся, будто прогоняя наваждение, взглянул на меня как-то непонятно — то ли с восторгом, то ли с испугом — и проговорил: — Покажите?
Я спустила ноги с дивана, поднялась на цыпочки и подбежала к нему. Он внимательно наблюдал за мной. Чтобы встретиться с его глазами, мне пришлось задрать голову — какой высокий! Я приподнялась еще выше, на самые кончики пальцев, сжала ладонями его щеки и нырнула в черную бездну глаз…
Господи, сколько боли… Целый океан! Он что — никогда не был счастлив?! Но через минуту способность соображать пропала… Боль захлестнула меня… Я захлебывалась, тонула, камнем летела на дно… Но чьи-то сильные руки выхватили меня из этого водоворота, сгребли в охапку и куда-то понесли…
Я очнулась на диване… Он стоял рядом на коленях и взволновано смотрел на меня.
— Как вы?
— Лучше, — прохрипела я. И тотчас же в моей дрожащей руке оказался стакан с водой.
— Пейте, — то ли приказал, то ли попросил он.
Я сделала несколько глотков, дышать стало легче. Я постаралась улыбнуться и даже пошутила:
— Ну что? Какие планы на вечер? Идем в ванну…
— Прекратите, — зло сказал он. — Концерт окончен, я не буду вас убивать… Мне не нужна ваша способность… Но, думаю, что это можно починить.
— Вы — волшебник? — удивилась я.
— Нет, я просто особенный, — грустно улыбнулся он… — Но у вас ведь это не всегда было… Вы ведь в девстве не умели забирать боль?
Какой проницательный! А, он читал какое-то там «мое дело».
— Нет, это началось десять лет назад, — произнесла я скучающим тоном, на который перехожу всегда, когда речь заходит о моей болезни: — У меня появилась способность — чувствовать боль других, и еще я заболела…
Он ничего не ответил мне. Молча встал и направился к двери. И тут я вспомнила, что даже не спросила его имени.
— Эй… как вас зовут?
Он остановился, посмотрел на меня удивленно-смущенно, а потом будто спохватился:
— Грей… Гэбриэл Грей… — и улыбнувшись, как-то открыто, по-детски беззащитно, словно оказывая мне безграничное доверие, проговорил: — В твоих молитвах, нимфа, да вспомнятся твои грехи1 , — а потом добавил, уже совершенно серьезно: — Я часовщик… Я знаю, как работают вещи… Я починю тебя… — и исчез за дверью.
«Грей, — я произнесла его имя медленно, чтобы хорошенько распробовать. — Как в сказке про «Алые паруса» того русского писателя, или как у Оскара Уайльда. Странный такой…».
Я не заметила, как уснула. И мне снился цветной сон. Мене уже давно, с самого детства, — о, Боже, это сколько же лет прошло, ведь мне уже двадцать! — не снились такие. И неважно о чем он — содержание я почти сразу забыла, — главное, что цветной, и что мне там было очень хорошо.
Ну вот, а сам сказал, что не волшебник…
__________________________
1 Уильям Шекспир, «Гамлет», пер. В.Набокова.
-
-
19.10.2009 в 13:14-
-
19.10.2009 в 14:19-
-
20.10.2009 в 11:00-
-
20.10.2009 в 11:09-
-
20.10.2009 в 11:12не скромного, а очень даже отличного!
пожалуйста! правду говорить всегда легко и приятно.
-
-
20.10.2009 в 21:23Вот встречаются же среди людей такие премерзкие личности, как мистер и миссис Лукас. Спокойно терпеть их не могу даже я . Да и кому это под силу, если любезные гости ведут себя, как Вини-Пух на именинах у Кролика, да еще и глазеют при этом на тебя, как на зверюшку в зоопарке? Хотя сами-то вполне подходящие «экспонаты» для такого заведения. Миссис Лукас с ее остроносым сморщенным личиком и жидким рыжеватым «хвостиком» напоминает потрепанную жизнью лису, а ее супруг — ни дать ни взять кабан: даже похрюкивает, когда смеется, а еще эта его привычка носить коричневое и торчащий ежик жестких волос, больше всего похожий на ершик для унитаза. Словом, если утро началось с Лукасов — день не задался. А нынче они — заядлые любители посудачить о соседях — просто не могли не зайти к нам: ведь сегодня мне привезли инвалидное кресло. А Лукасы были просто физически не способны пропустить такое знаменательное событие.
Вчера у меня отнялись ноги… А неделю назад один красивый и очень странный убийца пообещал меня спасти. Или он мне только приснился? За прошедшие дни Грей не опроверг этого подозрения… Но Ассоль ведь тоже не знала, существует ли ее капитан на самом деле. Она просто ждала. Ах, Грей… Я ведь не Ассоль, да и ты — совсем не романтический герой… Я вздохнула.
— Где ты витаешь, детка?
Ну как же, что-то пронесли мимо длинного носа миссис Лукас!
— В стране грез, — сказала я, постаравшись вложить в свой тон весь сарказм, который только был в моем арсенале.
Она поставила на стол чашку — уже восьмую! и куда в нее столько помещается? — уставилась на меня с недоумением и не осталась в долгу:
— Наверное, мечтаешь о прекрасном принце на белом коне?
— Принце!? — фыркнула я. — Как несовременно. Мы, девушки поколения Пепси, мечтаем о маньяках и серийных убийцах, — я испытала наслаждение от того, как она подавилась пончиком и обрызгала мужа чаем. Хорошо, что эта фифочка не почувствовала всей горечи моих слов…
— Лисенок, ты чего? — пробасил мистер Лукас, смахивая крошки и капли со своей коричневой, вылинявшей в районе подмышек, рубашки.
Миссис Лукас, оставив вопрос своего ручного кабанчика без внимания, обернулась к моей маме, хлопотавшей над пирогом, и торжественно прогундосила:
— Эмма, ты слышала? Кажется, твоя дочь не в себе.
Мама спокойно поставила противень в духовку, отряхнула от муки передник и, мило улыбнувшись, произнесла самым светским тоном:
— Дорогая Одри, а мне кажется, что ты неприлично брызжешь слюной, когда разговариваешь, но я же терплю.
Миссис Лукас нервно сглотнула, я прыснула в кулак, а мистер Лукас аж затрясся от напряжения, мучительно стараясь придумать достаточно колкий, но не выходящий за рамки формальных приличий, ответ, однако лучшее, что пришло ему в голову:
— Пошли, Лисенок, нам здесь делать нечего.
Одри Лукас тоже встала и смерила мою маму презрительно-недовольным взглядом. Ох, зря она это. Мамочка у меня — только со мной цацкалась, а в остальных случаях — за словом в карман не лезла. Вот и тут — всплеснула руками и, мастерски разыграв последнюю степень отчаяния, громко запричитала:
— Ох, ну куда же вы? Там же еще банка джема осталась, да и пирог скоро подоспеет.
Лукасы замерли, осмотрели заставленный тарелками и чашками стол, и на их лицах отразилась мучительная борьба: или, продолжив изображать оскорбленную невинность, демонстративно удалиться, или перевести возмутительный инцидент в досадное недоразумение и остаться…
Я с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться в голос.
Похоже, это оказалось последней каплей. Лукасы оскорбленно поджали губы и с трудом сохраняя ледяное достоинство, выплыли за дверь. Сейчас пойдут по соседям рассказывать, что полоумная девчонка Уоккер «теперь еще и инвалидка». Пусть. Как там гласит интернетная мудрость? «Мне плевать, что вы обо мне думаете, моя мама говорит, что я солнышко». Вот-вот…
Я мысленно показала язык всем сплетникам нашего городка и подмигнула маме.
— Ну, ты и отожгла! — я невероятно ею гордилась.
— Ну и речь у вас, милочка, — скривилась она, и, лукаво подмигнув мне в ответ , принялась убирать за гостями. — Боже, где только этих Лукасов манерам учили? — возмутилась она, смахнув в мусорную корзину гору объедков.
Я тем временем сложила на поднос чайные чашки и покатила на кухню. А что, кажется, в кресле не так уж и плохо! Теперь я могла дотянуться до крана и вымыть посуду.
А потом мама вывезла меня на веранду, чтобы я подышала свежим воздухом. Я прикрыла глаза, вдыхая сырой и пряный запах осени. И почувствовала себя почти счастливой. Но, увы, — все хорошее быстро заканчивается. Вот и в мое уединение было весьма бесцеремонно нарушено громким, чуть хрипловатым, мальчишеским голосом:
— Привет, Джейн. Осенью любуешься?
Кто же еще может сваливаться, словно снег на голову, как не Серж Лорнье?! Наш сосед и мой приятель. Однажды я спросила его, почему он дружит со мной, я же старше на целых шесть лет, жуткая зануда и да к тому же еще девчонка. Ведь четырнадцатилетние подростки предпочитают «мужское окружение»? На что этот гаденыш ответил: «Ну … ты ж ведь не совсем девчонка… То есть, ну ты... как бы это поточнее сказать.. такая страшная, что в тебя нельзя влюбиться… Поэтому с тобой неопасно». Вот я тогда разозлилась! Но обижаться на Сержа долго и всерьез просто невозможно. И он это знает.
Я открыла глаза и посмотрела на мальчишку, устроившегося на парапете крылечка: нескладный, очень смуглый и кучерявый, как барашек, он, чуть склонив голову, разглядывал меня. Глаза у него живые, черные, с лукавинкой… Этот взгляд приятно чувствовать на себе. Вырастит — дамским угодником будет…
— Что, так и будешь там сидеть, или подойдешь и полюбуешься на мой «байк» вблизи? — поинтересовалась я. — Давай же, я же вижу, что тебе хочется…
Сержу не нужно повторять дважды… Мы до упаду носились по веранде, представляя, что у нас тут моторалли. Серж задирал вверх колеса моего кресла, громко рычал, подражая звуку мотора, и вовлекал меня в крутые виражи. Было весело и ни о чем не хотелось думать…
Наконец, когда у нас обоих уже болели скулы от смеха, Серж бросил мое средство передвижения. По инерции оно проехало еще несколько футов и уперлось в бордюр веранды… Я только ахнуть успела…
— Ой, прости, прости, — зачастил паренек, — я не хотел… Правда… Я не думал, что оно покатиться…
Я улыбнулась.
— Перестань, я не обиделась. Мир? — и протянула ему палец, чтобы закрепить наше соглашение.
— Мир… — с облегчением вздохнул он, сцепив свой палец с моим…
— А теперь колись, зачем пришел? Опять доклад, и в Интернете нет такой темы?
— Нет… Просто хотел узнать — как ты? Не объявился ли твой Грей?..
Я свела брови к переносице и зло бросила ему:
— А ты, если будешь совать везде свой горбатый нос, дальше Лукасов пойдешь!
Он хмыкнул:
— Так и знал, что ты в него влюбишься… — и сунув руки в карманы своих поношенных джинсов, поплелся прочь, мгновенно утратив ко мне интерес…
И я не обиделась. Мои мысли сейчас были далеко…
-
-
20.10.2009 в 21:24И мне снился цветной сон. Мене уже давно, с самого детства, не снились такие. И неважно о чем он — содержание я почти сразу забыла, — главное, что цветной, и что мне там было очень хорошо. Но недолго…
— Эй… Джейн… Проснись… — Серж бесцеремонно тряс меня за плечо…
Я что-то пробурчала и, отвернувшись, уткнулась носом в спинку дивана…
— Ну, Джейн… Ты не можешь вот так меня бросить?
Пришлось просыпаться. Я села на диване, протерла глаза и сфокусировалась, наконец, на своем мучителе. Но Серж виновато улыбнулся, и вся моя досада улетучилась.
— Что стряслось? Выкладывай. — Мой голос был севшим после сна, и сейчас смешно хрипел.
— Стрясся доклад по литературе, — уныло произнес он. — А я ее очень не лю… Не мое это, не дано… А тема такая, что в Интернете ни черта не найдешь, — он кивнул на раскрытый ноутбук, лежавший в кресле напротив.
Я вздохнула.
— И доклад, конечно, нужен на завтра?
— А то бы я пришел…
— Логично, — хмыкнула я. — Ты редко что-то делаешь, если хвост еще только дымит… Давай сюда тему… — он сунул мне в руку сложенный вдвое листок.
Прочитав вопросы, которые ему нужно было осветить, я обрадовалась — Анна Брэдстрит2 всегда была моей любимой поэтессой. Хорошо, что в школе Сержа уделяют такое внимание религиозной поэзии. Я подошла к книжному шкафу и достала потрепанный томик. Серж уже давно переместился в кресло и сейчас, с довольной физиономией, со скоростью заправской машинистки, что-то клацал на клавиатуре. Опять в чат залез. Я усмехнулась и принялась подбирать другие книги, необходимые по этой теме. Я едва дотащила до дивана увесистую стоку, а Серж даже не пошевелился, чтобы мне помочь. Устроившись поудобнее и закинув разболевшиеся ноги на обтянутый желтоватым плюшем пуфик, я снова подтащила к себе «Избранное» Анны Брэдстрит. Открыв книгу на середине, прочла первые попавшиеся строки:
Исполненный греха, без разума и воли,
Непрочен и тщеславен человек.
Куда ни погляди — одни утраты, боли
Ему терзают плоть и душу целый век.
Едва уйдут одни — на смену им иные,
Все в мире для него страдания сплошные:
Его друзья, враги, любимые, родные... 3
Со мной бывает такое, прочту стихотворение, а оно — будто эпиграф к состоянию души. Вот и сейчас. Я проговорила последние строчки вслух и задумалась…
— Эй… — Серж щелкнул пальцами возле моего уха, — ты где? Вернись, ты нужна мне…
Вот же пафосный чертенок, ему б только в театре играть!
— Со мной все в порядке, — успокоила я друга …
Но он продолжал неотрывно на меня смотреть.
— Слушай, а кто этот парень, который вышел из твоего дома, когда я направился к тебе? И почему у него был такой взволнованный вид?
Я почувствовала, что краснею.
— Гэбриэл Грей, он с маминой работы…
— Врешь, — безапелляционно заявил он.
— Вру, — печально подтвердила я.
— А хочешь, мы его в Google поищем?
— Да что там есть в твоем Google, — с сомнением проговорила я. — Ты вон даже реферат там не нашел.
— Это — другое, — я не смогла сразу понять к чему именно относилась эта фраза; подумать было некогда — Серж плюхнулся рядом, и уже забивал в поисковик его имя.
— Кажется, ты влипла? — взволнованно заметил мальчик. — Полюбуйся… — он развернул ко мне монитор, и я буквально впилась в строчки.
Я читала и не верила своим глазам. Информация с трудом доходила до моего сознания: «псевдоним — Сайлар», «серийный убийца», «убил свою мать», «разыскивается Интерполом»…
Стало тяжело дышать… Я рванула воротник своей блузы с такой силой, что верхняя пуговица даже отскочила в сторону.
— Что с тобой? — Серж встревожено заглянул мне в лицо.
—Уйди… Сейчас лучше уйди… Вечером зайдешь за докладом…Я тебе позвоню, когда будет готово…
— Ты справишься сама? — сейчас он говорил совсем ни об уроках, и это трогало.
Я кивнула и попросила снова:
— Уйди…
__________________________________
2 Анна Брэдстрит (англ. Anne Bradstreet, собственно Анна Дадли, англ. Anne Dudley, ок.1612, Нортгемптон – 16 сентября 1672, Андовер, Массачусетс) – первая американская поэтесса. Религиозные поэмы Брэдстрит пользовались известной популярностью у пуритан-первопоселенцев, которые их переписывали, но в дальнейшем оказались забыты и напечатаны только в середине XIX в.
3 Анна Брэдстрит, «Исполненный греха, без разума и воли», сборник «Десятая муза, только что явившаяся в Америке» (Тhе Tenth Muse Lately Sprung up in America, 1650).
-
-
20.10.2009 в 21:26— Джейн, милая, как ты там? — раздался сзади мамин голос.
— Нормально, — ответила я и, придирчиво оглядев ее с ног до головы, добавила: — Да ты у меня просто красавица.
Мама сегодня шла на свидание с Донованом Эбботом — хозяином таксопарка, где она работала диспетчером. Шеф давно, как выражалась мама, по нее «клинья подбивал». Ее личной жизнью была только я. Но мне никогда не хотелось, чтобы она жертвовала собой из-за моей болезни. Мама больше, чем кто-либо другой заслуживала счастья. И вот сегодня она, наконец, вняла голосу разума в моем лице, и решила принять приглашение своего влюбленного начальника.
— Да брось ты, — протянула она, смущенная моим восторженным комплиментом, — я — старая кляча, какая уж там красота…
— Самая настоящая! — я подъехала к ней, обняла и прижалась к животу. Мама затеребила концы моего платка, который я каждый день старательно напяливала на голову, дабы не смущать людей своей жуткой лысиной.
Я подняла голову и заглянула ей в лицо.
— А почему ты еще дома? Ты ведь уже опаздываешь… Мистер Эббот же тебя на обед пригласил, вроде бы…
— Да, — немного растеряно сказала она, — но Донни обещал прислать человека… У него знакомая в агентстве… должна была подыскать женщину, которая будет оставаться с тобой, пока меня нет… Она еще не пришла…
Ее прервала трель дверного замка.
Я улыбнулась.
— Ну вот видишь, какой твой Донни исполнительный…
Мама покраснела. Она взялась за поручни коляски и повезла меня в гостиную. Я немного волновалось: а понравлюсь ли я этой сиделке? Вдруг она не захочет больше иметь дела со мной, и маме опять придется просить шефа искать человека?.. Я пообещала себе быть умницей…
Вскоре мама вернулась. За нею шла невысокая худощавая женщина, одетая в серый кардиган крупной вязки и коричневое, в мелкий цветочек, платье. Она выглядела несколько неуверенно, словно сомневалась — правильно ли сделала, что пришла сюда…
— Вот, это к тебе, — как-то нерешительно проговорила мама. И обернувшись к незнакомке, спросила: — Вы же от Донована?
Та вертела в руках брелок, на который мама обычно цепляла ключи от машины… И, казалось, не слышала вопроса. Но вот она вскинула голову, улыбнулась маме и пристально посмотрела на меня:
— От Донована?.. Ах, да, конечно… Он прислал меня присмотреть за Джейн…
— Вот и отлично, — мама протянула руку: — Эмма Уоккер.
— Грей, Вирджиния Грей, — и в светлых глазах, обращенных прямо на меня, я увидела затаенную самодовольную ухмылку…